| Главная » Статьи » Заключение |
ПОБРЕХЕНЬКЫ ДЕДУШКИ ТЭРЭНЬКЫ Дополнения к основному материалу №2
*** ТАЙГА. Годков эдак сорок назад (сейчас 2013 год) работал я геологом в истоках Амура, бассейне реки Зеи. А точнее в отрогах Станового хребта, а ещё точнее — на хребте Янкан, в бассейне реки Уркан. Речка невеличка, судоходна только для «моторок» браконьеров да геологов. А где не пройдут эти «землеходцы»! Моя геологическая партия так и называлась «Урканская». Это 20-30 человек, 30-40 оленей, 6-10 лошадей, 5 собак и 1 начальник. Ему лестно, когда у костра, за рюмкой «чая» мы под гитару пели:
«…под ногами жуткая трясина и уже замечен наш десант. И везёт нас рыжая скотина Сашка Вольский — белый эмигрант!»
Его распирало от гордости! На самом деле это был(?) неплохой парень, год как окончил Горный институт и вообще не «волчара таёжный!», а типичный питерский пижон, волею случая ставший уже начальником. В этом (2013) году «мой» Уркан прославился на всю Русь тем, что пытался всё утопить, аж до океана, сговорившись с реками Зеей и Селенгой. Мокрое дело! А ведь когда-то я его вброд переходил. Приятно было слышать и созерцать по ТВ старого приятеля. Вообще-то он и меня пытался «взять к себе», но не по его воле вышло. Однако, мои «дела и делишки» на Уркане я уже описал в «Байках», а здесь только «подберу хвосты». Если где-то немного повторюсь, простите меня, я больше так не буду (как уверял мой сын Илья). Столицей этого огромного Урканского края был безлюдный прииск Янир. Золотишко-то прибрали, а вот «облезлый» посёлок торчит среди тайги, как бельмо в глазу, хлопая ушами-дверями. Но всё же природа берёт своё и он (посёлок) зарастает молоденькими лиственницами да берёзками. И только днище ручья Янир всё ещё зияет как кратер метеорита, котлован с огромной ржавой драгой. И где-то между валунами и железом непобедимо струится холодная вода Янира, а в омутах даже замелькали тени шустрых карасят. А драга — это такой огромный зверь-«землесос» вроде старого парохода, который, ворочаясь в запруде из валунов и гальки, «глотает» все подряд речные наносы, «обсасывает» их и тут же «выплёскивает», оставляя за щекой, как бурундук, золотишко. Здесь и золота-то мало добывали, но всё же оно того стоило. Вот передо мной и встал вопросище «откуда дровишки?». То бишь золотишко на этом Янире. Но он молчит и, только когда дуют буйные ветры, скрипит, визжит и хлопает (двери, ставни и драга). Инфернальный рок. Облезшие вывески «магазин», «клуб» и «столовая» придают посёлку особый шик и шарм. Того и гляди, покажется компашка пьяных рудокопов или ковбоев. Украшают урканские долы и горы домишки связистов. Через 50 км они как бусы «нанизаны» на медный провод правительственной(!) телефонной связи. Тогда же «мобилов» не было. Вот для того, чтобы чиновник из Кремля мог «гавкнуть» на Дальний Восток, эти связисты и вырубали деревца на просеке, заодно подчищая в радиусе 50 км и всю фауну. Лишь отдельные гурманы держали кур и свинок, т.к. яйца, сало и молоко в тайге добыть трудно. Вот они-то (связисты) и есть местное население, да ещё заезжие браконьеры. А уже подальше появляются «зоны» и «зеки», откуда изредка тоже что-то «утекает». Пока мой шеф со своей женой «строили геологическую карту (это считалось работой для «голубых кровей») я, как начальник поискового отряда, искал то, что не терял, что Бог подаст. И особо не рассуждал, почему именно здесь на Дальнем Востоке много «закутков-чуланчиков», где и впрямь можно кое-что «вырыть». Тем более, что я старый крот и хорошо рою («Байки старого Бабайки»). Но родная КПСС знала, где запустить любую «землеройку». Пыхтя от усилий, давно уж Россия хотела построить БАМ (Байкало-Амурскую магистраль).
«От Байкала до Амура Мы построим магистраль! Слышишь, время гудит «БАМ!»
Дабы этот БАМ был китайцам не по зубам. А старая КВЖД находится слишком близко от границы и КПСС за неё боится. Тем более, что китайцы в то время уже стали натурально показывать нам даже, пардон, голые жопы. Хоть и далековато (за рекой), с «высоких берегов Амура» всё же обидно видеть голого китайца и его «аппарель» (как говорят французы). Вот и вспомнили наши рулевые кормчие, что перед войной уже и рельсы проложили вдоль реки Ирмакитканки, да вскоре переплавили их на танки. Остались только от мостов «быки-опоры» (хорошо берёт хариус у которых). Но довольно ёрничать, продолжим наши правдивые сказы, а не какие-то «побрехеньки». Вернёмся же в столицу этого «дикого таёжного края», как поётся в одной из романтичных песен, которые особенно хороши у костра с гитарой, да ещё приняв чуть-чуть на грудь. Конкретнее — вернёмся к вопросу: «Откель золотишко»? Исползав всю округу от русла до хребта почти на четвереньках, я видел только гнейсы (такая у них кликуха). Это такие полосатые плитчатые породы, состоящие из кварца, полевых шпатов и слюд. Здорово им досталось за сотни миллионов лет! Их и перегревало, и мяло, и промывало растворами, могло «напичкать» всякой дрянью от урана-тория до вольфрама-золота. Да хоть бы полтаблицы Менделеева! Даже могло подкинуть и горсть самоцветов в карманы-заморыши (будто проскакало «Серебряное копытце» Бажова). Кстати о заморышах. Одна из студенток на экзамене упорно называла их «запорыши». Профессор Вялов всякий раз при этом вздрагивал. Старик («гусар и галантный дамский угодник из Питера) так любил красивые словечки — самоцвет, заморыш, сказ! Одну из многих кварц-перитовых (а может и с пылинками золота?) я взял в «оборот», как у Д. Лондона в «Сударыне жиле». И уж как я её холил и лелеял, как вскрывал её канавами, выставляя загорать на солнышке и даже обмывал от глины перед близким контакт-осмотром, всегда расписывал её прелести в дневнике (геологическом журнале). Разве что цветы не дарил, так как яма в земле и живые цветы уже не то. Не устояв перед «натиском», она всё же раскололась и подарила мне малую толику своего родного золота. Хоть и мало, но дорого внимание, а в данном случае «мал золотник — да дорог». Потому что это и был ответ на вопрос «Откуда дровишки?». Такими жилами нашпигован весь этот задроченный, кручёный-мучёный метаморфозами протерозой. Вот так я провёл пол-лета в «столице», ухаживая за этой строптивой «сударыней жилой» в надежде, что как распевал Швейк: «Чупайдня-чупайдас Нам любая девка даст!» * * * Реклама. Цветочки полейте, кофейку попейте! Пришли? Кстати, раньше говорили: «туда и цари пешком ходят», «кабинет», «носик припудрить», зачем-то руки помыть. А затем всё грубее и прозрачнее: «до ветру», «туалет», «уборная» и даже «сортир». Метаморфозы, блин! * * * Другую половину короткого лета я провёл в поисках урана на участке «Сфинкс». Я его так называл из-за сигарет «Сфинкс», завезённых вместе с дешёвыми «Авророй» и «Примой». Эти метки от коробок я лепил на смолу деревьев. И попал я «в жилу», потому что этот «Сфинкс» пол-лета молчал, а потом вместо желанного урана выдал нам никому ненужный торий. Грустно, девушки! Тем не менее, один из моих подопечных свердловских студентов за «рюмкой чая» грозным голосом запел: «Пьём за уррран! За грррозные находки! Недёшево он нынче дался нам»! Это Валера был из Свердловского горного института, был членом коллективчика «Контора» (такой же, как и моя бригада «Кроты», описанная в «Байках»). Мир тесен. В той же «Конторе» был и мой сослуживец (в Саратове) Юра Зозырев, упоминаемый в «Байках». А поскольку у этого Валеры был и юмор, и рифмоплётство, то иногда мы с ним потешались что-то «слепив». Зубы резко заболели, а тут ещё болван-водитель вездехода наехал на сухую лесину, а её вершина пребольно треснула меня (в кузове) в грудь. Обозлившись, я пошёл впереди вездехода, демонстративно останавливаясь там, где подо мхом были «мины», т.е. толстые корни сухих лиственниц. Заодно и рябчика подстрелил (больные зубы лосятины не брали). И вот сидим, ужинаем. Все едят лосятину с макаронами, а я как буржуй — рябчика с брусникой. Даже хохол-водитель Витька это оценил. «А шо-то Василич ест баринную еду?» Инна взвилась: «Не баринную, а барскую!» «Яку? Барьскую? А чего ж кажуть (почему) куриную ножку, а не курскую?» Это уж Инна объяснить упрямому хохлу не могла и буркнув: «Не мечите свиньям бисер!» принялась за чай. Мне эта сценка не понравилась (не стреляйте в тапёра-пианиста, он играет, как умеет). Я толкнул Валеру, и он зычным голосом начал читать нашу очередную «Гаврилиаду» о том, как в тайге завёлся «шпион-китаец», который подслушивал «медный провод» и считал кубатуру стратегических запасов леса, а бывший бандера, ныне не трудящийся связист родного Дальнего Востока его выследил и по медному проводу, как честный человек и гражданин донёс куда надо. В начале Инка заёрзала, а потом стала возмущённо фыркать чаем. Ничего такого ни у Цветаевой, ни у Мандельштама, ни у Ахматовой, ни у Фета не было! Добило же её окончание: «На белом танке сквозь пургу Не глядя в сломату ногу Гаврила роты вёл в тайгу»
А самого шикарного конца, когда китаец шпион всё же пробрался «сквозь тайгу, нырнул в Амур и всплыл на вражьем берегу!» она уже не слышала. Издавая странные бульканья (кажется, блевала) неслась к палатке, где Вольский при свечке читал «Самиздат». Там она долго бесновалась, издавая, как капризная девочка своё любимое: «Нууу, Саааша!». Видимо требовала, чтобы он немедленно застрелил нас из своего ржавого «Парабеллума». Кстати, у него (пистолета, конечно) был сбит прицел и с 20 м пенёк «оставался «живым». У костра же продолжался литературный вечер. Кто-то из геологов (дама сбежала) прочёл что-то из «Луки Мудищева», вспомнили «Девичьи игрушки» Баркова и даже Есенина. Даже бич-горняк заявил, что и он знает стишок, чтобы ни говорили о вреде чефира, без которого траншею не выроешь:
«Чефирок и онанизм укрепляют организм уменьшают вес мудей И расходы на блядей»
На том и кончился литературный вечер. Некоторые захрапели, а я заныл, так как после веселья вновь вспомнил о своём зубе. *** Реклама (пора, пожалуй). Опять же кофейку попьём. Ну, что, пришли? Так присаживайтесь, как бы, а то что–то вроде: «Садись, но только на одно полужопие, иначе будет возбуждено уголовное дело!» Но ведь наш скелет в шкафу хорошо спрятан, поэтому садимся поудобнее и «вернёмся к нашим баранам». *** Г. Уркан. (Анастасия Урканская) Лето быстро пролетело вместе с гнусом, комарами и пришла благодатная, но, увы, быстротечная осень. Изобилие ягод, грибов, орехов (кедровый стланик). Подросли глухарята и рябчики. А уж этого хариуса, как иголочек хвои, плывущих над рыбой. А поглубже иногда и ленок и таймень спускаются в свои любимые плёса и ямы на Уркане и Зее. Но уже слышен клёкот и гогот журавлей, гусей и лебедей. Особенно тоскливо от стай журавлей. Такой тревожный звук! Будто ты кому-то что-то должен, кого-то потерял и вообще не на том месте, или куда-то опаздываешь. Словом, от этих журавлей сплошная тоска. Однажды уже в Саратове такая тоска обуяла меня, что я ее излил в рифме. Я тогда работал в НИИ, и когда накатывало, прогуливался к вокзалу покурить. Поезда на старте у вокзала ждут, в края желанные маня но меня рутина засосала существую здесь, ее кляня
Вместо рек хрустальных — газировка вместо родников — водопровод даже, чтоб идти, нужна сноровка, обходя толпящийся народ.
Все спешат, всем где-то что-то надо оторвать, купить, заполучить, а в витринах — вещи и наряды, без чего отлично можно жить.
Можно жить, вдыхая запах леса, не машин свинцовый перегар, что плывет, как смрадная завеса через легкие людских отар.
Городом сегодня сыт я вволю (никогда его не обожал) эх, когда б мне дали только волю, — сразу бы в тайгу я убежал!
Мне б ходить, топтать иголки хвои, не окурки тротуарных рек, где себя я чувствую изгоем, как неполноценный человек.
И после этого излияния стало легче. Так всегда. Когда что-то достает, — запиши это, перестанет. Однако, довольно лирики! Как ни прекрасна осень, скоро здесь на Уркане такая кутерьма начнётся, так «хряпнет» мороз, что не обрадуешься. Вон по утрам уж и ледок в чайнике! Всех уже увезли на вертолёте. Только мы с Вольским «подчищали хвосты»: он по съёмке, а я по поискам. Подходя к опустевшей базе, Вольский гордо спросил — угадаю ли я, где он хитро спрятал лодку с продуктами. А чего тут гадать? Вон, где сойки орут! Подошли. Куча развороченной хвои. «Медведь!» — определил Саша. «Ну, да! И лодку спёр, сука, чтобы спокойно всё сожрать на другом берегу Уркана! Спасибо ему, что хоть сухарями побрезговал. Да ещё и брезентом прикрыл, и котелок с топором не спёр!» Немножко погоревав над кружками брусничного чая, порешили, что Вольский останется в засаде с моей «мелкашкой», а я с его пистолетом пойду за рыбой; в 7 км на «заездке» заготавливает рыбу Вася Соловей (знакомый якут). «Был я сир и убог, аки церковная мышь!» Почему церковная? Да ведь там кроме крошек от просвирок и воска жрать-то нечего. Разве что у попа в алтаре припрятан огурец, шмат сала или колбаски на закусь. Зато я с парабеллумом. Увы, до большой дороги 300 км! Потому и поплёлся я с 2 сухарями в кармане «за рыбкой». Самому-то ловить нельзя — цейтнот (снег и лёд, тогда полный «песец»). Пришёл я к Васе (за 7 км). «Заездок – это такая плотина из лозы на козлах через весь Ирмакит (30 м). А посередине — корыто-слив, где и «отфильтровывается» рыба. Там как раз суетились оба рыбака — «влетел таймень метровый». Я рассказал Васе о нашей беде, и он, ничуть не сомневаясь, определил: «Это та сука рыжая, телефонист. Он завсегда подворовывает. Наверное, подумал, что вы улетели, а добро своё до весны припрятали, а то бы забоялся». Взял я килограмм 20 рыбы, поплёлся «домой». «Смотри, медведь увяжется! Шибко рыбой воняешь!» — напутствовал меня Вася. В ответ я похлопал по кобуре. Конечно, он (Вася) таёжник бывалый (налим — обидная кликуха за плоский нос эвенков и якутов.) Да, может этот медведь из их «заездки» подворовывал, но, учуяв «уплывающие» в моём рюкзаке рыбины, сразу же устроил мне «конвой». Мог бы я, конечно, отдать ему эту рыбу. Или хоть поделиться! Он бы «отцепился» от меня. Однако, такой (справедливый) выход был мне «западло». Гордыня обуяла. Сомнений в том, что меня «пасёт» сам хозяин, не было. Во-первых, чувство «сверлящего» затылок недоброго взгляда, а главное — чьи-то 2 шага, когда я нарочно резко останавливаюсь (контроль). Чтобы его отогнать, вначале я Мишу просто ругал всяческим интернациональным матом, по-дурацки даже предложил: «Иць до дупы, пердоляный в дупу!» Во-первых, в одном предложении две «дупы» (попы) — многовато, а, во-вторых, вряд ли он «голубой». Perdolic — это производить коитус. Вдоль проволоки на русско-польской границе идут 2 пограничника и мило беседуют. Иван спрашивает Яна: А как по-польски будет жопа? — Дупа! — Тоже красиво! Кстати, только вчера на ТВ я узнал, все спартанцы были обязательно гомосеки. Чтобы ожесточенно драться и за жизнь друга. Перестав нести чепуху, я стал иногда постреливать в его сторону (наверх, чтобы не «обидеть»). Так, держа пистолет в руке, я и пришёл «домой», где моя «засада» сидела у костра с кружкой брусничного чая. «Что это ты дефицитные патроны жгёшь?» «Да вот медвежье мясо на лагерь заманил». Конечно, я приврал (для острастки), что медведишко, мол, небольшой, мне по пояс (как в сказке «Володькин медведь»). Вообще-то по пояс не бывает. Но Вольский немедленно забрал свой пистоль, дозарядив его, и перестал хихикать. «А что это, Вовик, у тебя на штанах? Неужто рыба протекала?» Я — «Посмотрим, что у тебя будет в спальном мешке, когда этот Мойша придёт. Рюкзак-то с рыбой лежит у твоей стороны!» Не поленился, встал и повесил его на берёзу, дескать, пусть под ней «пляшет». Я всё же ещё съехидничал: «А, кстати, ты сегодня не переел голубики?» На днях-то он обожрался пьяной голубики, испугался, что у него «отходы» тёмно-синие и съел две таблетки активированного угля. «И вапче — улёт?». «Оно» стало чёрное, не иначе как кишечное кровотечение! На всякий случай (я уже немного разбирался в травах). Он поделился этим «интимом» со мной. Что, мол, делать? Оторжавшись, я ему напомнил, что один наш студент недавно припёр из маршрута 11 бутылок «минеральной» воды, объевшись красной смородины. Эта смородина изредка растёт над ручьями, купая в воде гроздья крупных рябиновых ягод. Утром мы кое-как слепили плот, чтобы он проплыл 30 км до усадьбы приятеля-связиста Николая. У него, мол, втроём сделаем хороший плот и спустимся аж до Овсянки. А по телефону сообщим в экспедицию, чтоб прислали машину (всё так и получилось). Но пока что мы причалили к берегу, где нас встретили радостный хор собачек. Штук шесть лаек носилось вокруг, норовя прыгнуть на грудь и «поцеловать». «Видать, действительно, хозяин — добрый человек, раз у него такие добрые собаки!» — подумал я. Этот Николай был сыном отсидевшего «бандеровца», а «верхний» связист — рыжий ворюга-литовец тоже был сыном «лесного брата». Деда-литовца сожрал медведь, а старый «бандера» утоп в Уркане. Я думаю, что вся эта «правительственная» медная телефонная проволока была чем-то вроде бус, где вместо бусинок посажены бывшие «заслуженные» (стукачи лагерные) зэки. Проверенные, свои. А то с чего бы дали такое «хлебное» место: усадьба, зарплата, 50х50 км тайги и «секретный» провод (!) «отсиденту-антисоветчику»? Поддавшись собачьей суматохе, по двору Николая забегал чистенький белый поросёночек, взбрыкивая такими милыми окорочками, что у меня даже слюнки потекли, когда я представил, каковы они поджаренные до хрустящей корочки. Он гонял кур, а те, деланно шарахались от него на 2-3 метра. И на всё это неодобрительно посматривал со старой бочки красавец-петух. Последний раз я ел мясо (кусочек жилки тушеночной) четыре дня назад. Так мне и петух понравился (хоть и жилистый старик), но всё же поросёночек был идеальный, как в «Поросячьей этике» О᾽ Генри. Обеспокоенное переполохом, на крыльцо вышло всё семейство: Николай, пятилетняя конопатая Настёнка и мама-Галя (бывшая поповна, поп тоже был «отсидент»). Узнав о краже, Николай сразу же (как и Вася Соловей) заорал, что наверняка всё спёр этот рыжий х… «Йонас». Николай предложил завтра же сделать плот (вызывать вертолёт — дорого будет), а сегодня — ужин и баня. Пока Галя метала всё на стол, мы сидели, болтали. И вдруг слышим тоненький, но сердитый голосок Настёнки: «Верка!.. твою мать! Я с тобой больше не дружу, блядь ты такая, что твой папка рыжий х… у геологов продукты скрал!» Это по телефону Настёнка орала своей подружке-литовке! На всю линию до Владивостока! «Ах, ты, сучка поганая!» — заорал Николай и, удачно выловив дитё, шлёпнул её по попке. «Ты опять хапнула телефон?» Оказывается, этот милый ребёночек завёл кучу друзей на линии, таких же «телефонистов». И они ежедневно забивали линию и даже несколько раз залезали на «медный провод», за что их папы лишились премий. «Я тебе сейчас всю жопу ремнём разукрашу, поросёнок»! В ответ Настя, сквозь слёзы, предложила разукрасить её поросёнку, так как «вчера упала на его говно, так как он срёт, где попало». Она знала, что папка её любит и не побьёт. А он и вправду гордился тем, что его Настёнку (за густой мат) знают по всей линии. А каким и быть этому ребёнку с торчащими косичками, если родители говорят только с «картинками»?! Пока мы делали плоты, Настёнка приставала ко мне, чтобы я подарил ей «золотинку». Вольский «отделался» так, что «золото искал дядя Володя, а не он». «Настя! Я его и сам в руках никогда не держал!» — соврал я. А ведь была у меня когда-то «прелесть ненаглядная», как говорил Горлум из «Властелина колец» Толкиена. Самородочек (1,5х0,5см) я нашёл на куче гальки и валунов с песком. Их тогда привёз самосвал от подножья хребта Тукурингра (карьер в 5 км о от Зейской ГЭС), чтобы засыпать ямы на дорогах. Я на 99 процентов был уверен, что это золото. Людмиле не показал, т.к. мы только что «покусались». А другие минерологи, узнав, что я его нашёл на дороге, как, сговорившись, предлагали мне засунуть его даже не за щёку, а идти в одно и тоже место. «Несть пророка в своём отечестве!» Надо было засунуть его в одну из проб на золото. Но ничего подобного нельзя было с пробами делать. Так я его и затаскал где-то в кармане «штанцов». Но вернёмся на Уркан. Сделав отличный плот, мы отчалили. Через каждые 50 км нас радушно встречали телефонисты. Больше 50-ти км в день мы не «давали», наслаждаясь сухой золотой осенью. Наш плот медленно и тихо плыл вдоль пляжа. У берегов стоял огромный красавец лось, спокойно объедая верхушки лозы. Ветер дул на нас, а мы под солнцем «прибалдели» в полудрёме. Когда до зверюги оставалось метров 15, я на всякий случай спросил: «Чё, не видишь, что цари природы плывут?» Лось вздрогнул и удивлённо оглянулся, тяжко вздохнул и медленно побрёл в кусты. При этом даже мысли не было, что это же мясо. Не то, что было, когда я узрел вышеописанного поросёночка. Так и закончили мы один из полевых сезонов. А засим — реклама. Пришли, москалики? Попили свой «кохфий», «бо нашему це — кава»? И все-то вы переврете: «гарбуз — тыква, кавун — абуз». Причем упрямо всегда одинаково: аляби — алиби, колябри — колибри, — шеф Тиш. «Хоть ты ему кол на голове чеши (теши). И «попал, как кур во щи (ощип) — шеф Генерал. Зозырев Юра — капюра (купуюра) — в шутку. «Акендот» — анекдот, геометрически — (герметически закрыто)». «Вы знаете?», «так сказать?», «как бы». Или между словами «а-а-а-а» или «и-и-и-и». «Неужели?», во как!» (это уже лучше, чем вау!). Одна геологиня упрямо советовала смазывать горлышко бутылки пробы «мазелином», что всегда вызывало ухмылки: «Все знает!» Да разберем для примера, хотя бы любимый(?) «акендот» моего друга и брата Архипова Влада. Хоть он мне и очень дорог, но я, как дрянной старикашка, режу «правду-матку в глаза». Это он рассказывает при каждой встрече и борода у них одинаково длинная. Особенно изящно звучит на «суржике». «Плывэ Остап по Днiпру. А навстречу йому — гiвно. «Ось, я тэбэ з`ем, — кажэ гiвно. — Нет! Цэ я тэбэ з`ем!» — сказав Остап и з`ив!» Отак добро побiждаеэ зло!» Ну наворочал «7 бочек арестантов!»
Не ну як же можна, з вамы кацапы, гуртуваться (контачить). Вот я это написал, так теперь эта галиматья перестанет мне мерещиться. Она размажется по вашим мозгам. А не читай всякие там «Побрехэньки». Здесь. как в компьютере, заложен вирус. | |
| Просмотров: 1108 | |
| Всего комментариев: 0 | |