ПОБРЕХЕНЬКЫ ДЕДУШКИ ТЭРЭНЬКЫ

Дополнения к основному материалу

2013 год

(73-й год от рождения Карамши Тэрэнькы)

Истинная правда и ничего кроме правды

Как видите, даже «заголовок» написан на «суржике» (русско-украинский язык). Чтобы Вы (мои дети, внуки и друзья) не подумали, что я впал в маразм и, правда, считаю себя писателем. Иначе писал бы литературным языком, а продолжаю свои «опусы», потому что Вам понравились мои «Байки старого бабайки» да и бессонница (несмотря на всякие мёды-травки) мучает. А снотворных таблеток я не пью, т.к. мне их не покупают в целях моей же безопасности… от неслучайного «передоза».  Вы, конечно, знаете, что Иисус никакой Библии сам не писал, а писали разные его «толкователи». Поскольку я не Иисус и даже, увы, далеко не святой, то пусть эти «Байки» и «Побрехеньки» будут изложением одних и тех же периодов и событий с разных ракурсов. Я даже буду указывать — к какой части «Баек» относится очередная «Побрехенька».

А засим, перекрестясь, приступим к делу. Это сейчас я «маломощный» (не скажу, что уж совсем немощный), а был и «рысаком» и даже «невинным дитём».

В начале войны (с немцами, конечно, а не со шведами, мне всего–то 73!) был я годовалым карапузом. Все «не боевые» Шастуны (династия такая) съехались в «родное гнездо» — село Грушев, чтобы пережить лихолетье. «Так месяц-другой, пока наши немцев шапками не закидают». Увы, эта «войнушка» обернулась годами оккупации. Это я вынужден был в дальнейшем отмечать в строке анкеты. Зато никогда чекисты не манили (как моих друзей) к себе.

И свезли нас, 5-ых пацанов «до бабы Олены», на «прокорм». Самому старшему Эдику было около 10 лет, и был он для нас почти «идол», т.к. он «аж iз самiсiнького Кыева». Он нашу деревенскую «братию» снисходительно называл «карамша», а меня - любимчика — ещё и «Тэрэнька». А вот бабуся не очень-то меня любила и, тыкая пальцем в лоб, приговаривала: «У! Бузiнок!». Я не знал (и сейчас не знаю), что означают эти «кликухи-погоняла», но бабку на всякий случай («втихаря») обзывал «баба Олена — жаба зэлэна».

Вот потому и «карамша-Теренька». Я вовсе не «клеюсь» под Гоголя Н.В., который, как известно, был «рудый Панько». Кстати, мой прадед тоже был Панько (Пантелеймон).

Далее я, чтобы не повторяться, не буду «увязывать» отдельные эпизоды, а буду описывать их, привязывая к определённым разделам «Баек», отделяя друг от друга звёздочками.

Я не хочу (и не буду) описывать печальные истории о людях и животных. Особенно о смерти любимых животных. Это бередит «свежие раны». Зачем нагружать кого-то своими бедами?. Их у каждого хватает. А вот, чтобы вы хотя бы «внутри» усмехнулись, прочитав очередную историю, это нужное дело. Но в тоже время, чтобы «это» (мои опусы) не выглядело как бурлеск или ёрничанье («Энеида» Котляревского или даже дурацко-пошлые шутки академика Петросяна). Тонкая грань — это трудно, если иногда что-то и проявится, то я «дико извиняюсь». Постараюсь выдержать стиль моих «Баек». И только если «Побрехеньки…» понравятся моему триумвирату (жена, Архипов, Бондаренко), я их «наберу» в ноутбук.

К разделу I «Школьник»

Войну-то мы прожили в основном «у хатi» и в погребе (когда «у хатi» жили немцы). Вели «малоподвижный образ жизни» (чтобы не раздражать немцев) и соблюдали «овощную диету», т.к. эти арийцы-сверхчеловеки первым делом сожрали наших курочек и скотинку.

Я мало что помню о войне (смотри «Байки»), а вот после войны уже «поумнел». Мы, т.е. вся «карамша», носились по округе. Благо не было здесь боёв и мин. Немцы очень резво драпанули, хоть и была ужасная грязь и наши «первые» на верёвках-полотенцах волокли какую-то «стрелялку». «Карамша», как охотничьи псы, вынюхала сначала двор, а потом «надыбала» зелёный ящик с какими-то железными стаканчиками (в них был белый порошок). В самом начале, как и положено, заложили в костёр… и ничего. Разочарованно бросили эту «фигню» в воду. Вот тут-то и грохнуло! Не так чтобы, но всё же! Стёкол в соседней с лужей «хатi» по случаю войны не было уже, и мы без ущерба для ушей и задниц разбежались, не забыв уже прихватить с собой интересный ящичек. Увы, рыбу глушить было негде. Плотину пруда ещё в 41-м разнесла бомба. Так мы эти натриевые (я это потом понял на уроках химии) петарды ставили возле лужи и, когда что-то проезжало (хотя бы и телега), натрий окатывало водой. Оглушительный взрыв приводил нас в восторг, а шофёра или «дядьку на возi» в ужас. О конях мы — шайка «карамша» — тогда не думали, конечно.

- 7 -

***

Жара и сушь. Грохоча и воняя горелым жнивьём и тротилом, война ещё резвым шагом ушла на восток под весёлый марш «Хорст Вессель».

Пшеница поспела, и дед мой косил (для нас) её на полусгоревшем поле «почившего в Бозе» колхоза. Мать лопатой возле хаты срезала спорыш (такой приятный для босоного «карамши»), густо смазывала землю глиной. Получался «тiк» — площадка 5х5 м для обмолота снопов. Дед толстым слоем укрывал её поспевшими злаками и все трое (дед, баба и мать) молотили их цепами. «Цiп» — это нунчак с одной длинной ручкой. «Самородки» — зёрна пшеницы вылетали из тяжёлых колосков. Кстати, уже после войны за сбор подобных колосков (после комбайна!) мать отсидела 3 месяца в тюрьме, пока её не «вытащила» подруга — юрист.

- 8 -

Молотьба- дело пыльное и тяжёлое. Недаром татарам приписывают заявление, что «нам, татарам, одна  х.., что баб иметь, что молотить. Иметь даже лучше — пыли меньше». Так вот в разгар «добычи этих чудных «самородков», как призраки, вдруг появляются два наших разведчика в зелёных плащ-накидках. Не успели они и пары фраз сказать, как на дороге заурчали машины немцев. Сейчас встанут, как всегда, чтобы попить воды. «Наша хата с краю». Дед немедля погнал мать с вёдрами к колодцу, «щоб отi песыголовцi не ходыли тут». Напоить их в машине. Сам же дед уложил «хлопцiв» среди тока и, укрыв их соломой, рьяно принялся молотить по краям. Фрицы увидев, что воду уже несут, довольно галдели «гут», «гут», не слезая из грузовика. Не дай Бог, захочется размяться с цепом!

Трое суток эти разведчики прятались в нашей кустистой леваде (их кормили). Затем «grüne Gespenster» (зелёные призраки) исчезли.

***

Я с трудом оторвал глаза от «Плутонии» (Обручев), услышав что-то удивительно знакомое. «Так и есть! Это оно!» Моя маленькая пятилетняя сестричка Томка бегала вокруг стола, подпрыгивая у каждого угла и распевая при этом: «Хуйка, хуйка, хуйка, хуйка». Получилось 4 «хуйки» за 1 оборот. Я  трудом выловил её. «Шо це ты, стэрва, спiваеш? И где ты, мол, это услышала?» Оказывается, этому её выучил такой же «ангелочек невинный» — сын доктора Бублика. Я сначала хорошенько врезал ей по попке и легонько по губам (чтобы лучше запомнила!) и под её рыдания объяснил, что есть много слов, которые лучше громко не произносить. Она мне, конечно, не поверила, а «отрыдав» всё допытывалась, мешая читать, «а чего ж нэ можна?». Успокоилась только тогда, когда я заорал: «Бо в морду дадуть, холера!».

Через два дня мать и доктор Бублик долго искали пропавших «дiточек». Нашли их спящими в кустах сирени у дома. Мать уже было настроилась рыдать, что дети «повмырали», но доктор стал принюхиваться и сказал, что они «п΄янющi, як свiнi». Доктор, а не знает, что свиньи не пьют! Детей, конечно, утащили в больницу и спасли при помощи марганцовки в рот и клизмы, известно куда. После «фонтанирования» с обеих сторон детки постепенно пришли в себя.

А доктор очень застеснялся, т.к. спирт, от которого чуть «не повмырали дiты», он не покупал. Тогда ещё спирт не продавали (1952 год).

***

 У тётки была корова Крася, и я её выпасал в запретной зоне у моста. Дядька (машинист на УЖД) договорился об этом с охраной. Мост охранял гарнизон краснопогонников НКВД. Сочной травы по пояс. Быстро нахватавшись травы, Крася стала поглядывать на горку, где за колючей проволокой и речкой паслось гуцульское «быдло». Приглядывалась недолго, а потом сиганула через проволоку, перебрела речушку Свичу и «внедрилась» в стадо. Товарки приняли её безразлично, не то, что меня гуцулы. «Ну, що, москалыку? Знову твоя коза прiбiгала?» Для них я был «москаль» всё же. Но не «кацап» (говорил-то я по-украински, а не на местном диалекте). «Давай гратыся в зайця!» — предложили они. «Ну, что ж, можно и в зайца, лишь бы морду не набили. Двое из них (собаки) должны гонять меня, пока я, прорвавшись, не сяду «в гнiздо», т.е. между ног третьего гуцулёнка. Я и прорвался. И сел. В кучку дерьма между ног пацанёнка, которую он же и «приготовил». Обидно! Досадно! Ну, ладно! Я затаил злобу. «Чтобы такого сделать плохого?» Ни стрельба, ни тротил тут уже не помогут. Гарнизон в 100 м. Похватают в раз не только нас, но и коров перепугают. И я придумал «страшную месть». Пока Крася жадно хватала траву, я ужом пролез под проволокой, перебрёл речку, незамеченный гуцулятами (они играли в карты), подкрался к стаду. «Бзззд, бзззд!» — зудел я, пока коровы, подняв хвосты, не разбежались кто куда. Эту «штучку» я знал давно. Называется она «збыцькать» корову. Ей кажется, что вокруг неё тучи оводов и слепней.

Обычно старый пастух «вуйко» (дядька сладко спал под кустом на мягкой траве), совсем недавно он спал на жёстких нарах Колымского лагеря, т.к. был «партизан», т.е. бандеровец. Отсидел своё, но не успокоился. Язык у него был препакостный. Иногда (снисходя) позволял слушать себя.

Например, как-то он (всё же озираясь «во чистом поле») поведал нам, что «СССР — означает «Сталiн сэрэ самов рыбов». Забыл, что среди его «аудитории» двое «москалят» и, если мы расскажем об этой «расшифровке», то придётся ему снова бесплатно поехать в Магадан, чтобы допилить свои брёвна. Видать, и был-то он не партизан, а болтун, потому и «откликнулся» быстро.

А ещё один трепло был, «дiд Тап». Этот «умник» сидел на завалинке (в войну) и, увидев немцев, выскакивал, простирал руки и орал: «Хайль Гитлер!». За что ему дарили сигареты. Уже в конце войны он проделал свой трюк, но с машины вылезли битые, драпающие мадьяры и изрядно начистили ему рыло. Эту историю знала вся округа. Поэтому мы, трое «москалыкiв» каждый месяц ходили «Быты вiкна дiду Тапу». И даже через много лет, будучи уже студентами, случайно собравшись в Выгоде и изрядно поддав, вспомнили традицию и побили окна «дiду Тапу», хоть сам-то он давно умер.

Маманя воспитывала и учила меня в соответствии со своими познаниями. Например, в 5 лет, увидев как в каюте парохода вдруг стало светло, а я долго и восторженно вопил «i-i-i», тыча пальцем в лампочку Ильича, она несколько раз пощёлкала выключателем и важно произнесла: «Оце, Володя, элэктрыка!». Впрочем, не смотря на 2 университета и шибко грамотных друзей (Кутин и Архипов), я и сейчас толком не знаю, что это за движение электронов. Как Швейк не верил в «бациллу», потому что «её нельзя потрогать и дать ей по морде».

О психологических способностях мамы я упомянул в «Байках» (почему я боюсь лягушек?). А Томке она показывала изогнутую руку и спрашивала: «А що цэ такэ?» «Рука!» — бойко отвечал ребёнок. «Нi, цэ нэ рука. Цэ — гадюка!» Тамарка забивалась в угол кроватки и визжала сквозь слёзы, а мать смеялась: «Бач (видишь — Авт.), яка дурна!» Олегу она привила арахнофобию. Он и сейчас боится пауков.

Однажды со своим приятелем Юрой Бондаренко ловил карасей на пруду. Подплывая к берегу, я вспугнул с пенька лягушку. Она прыгнула, да попала на борт лодки. Резиновый борт, как рогаткой, отбросил её мне на грудь, а я с испугу свалился в тину. Не было только рядом матушки посмеяться.

Но била она меня всего-то 2 раза. Один раз поленом за то, что забыл забрать из садика Томку, а второй — за любознательность. Как-то раз разобрал я дядькины часы, чтобы «подывыться, шо воно там тiкаэ?» А вот собрать их как-то не получилось. А часы-то были аж «iз самы᾽ Германii», где дядька трудился в качестве раба, пока дети Бауэра «трудились» на фронте. За это деткам Бауэра обещали шмат земли моего дядьки. Вот так всё сложно и путано! Но, тем не менее, я нарезал круги вокруг стола, а мать догоняла меня с ремнём. Иногда ей это удавалось.

Зато она приучила меня читать, т.к. постоянно читала сама всё подряд. Но книги она и правда любила. На один мой день рождения спросила(!), что мне купить, и я заказал фонарик. Она буркнула: «Бач, яке дурнэ!» Я уже размечтался, как буду щёлкать выключателем и гладить эту блестящую гладкую коробочку. А ещё как здорово лизнуть батарейку; она кислит и щиплет!

Но вместо этой желанной «штучки» мне подарили огромную книгу «А.С. Пушкин» с массой иллюстраций (с калькой на каждой). Весила она килограмма три и стоила в пять раз дороже желанного фонарика. От обиды я чуть не заплакал! Зато через год я заказал яичницу из 20 яиц! Голодали. И сожрал все 20! И не стошнило!

***

Как только немцы «уползли» из Грушева, дед занялся ремонтом хаты. Но ведь ничего не было. Баба насушила мешок орехов в печи. Это вкуснота — попробуйте. Мать поволокла этот мешок (на спине!) на станцию Мироновка (за 15 км!) и обменяла его на оконные стёкла. А дед сидел у танкового трака и зубилом нарубал гвозди из стальной проволоки (где-то подобрал молоток, когда скитались в эвакуации).

Мне запомнилась эта тяжкая рубка гвоздей — «сизифов труд». Недавно увидел «штучку» ещё похлеще. На даче в 2011 году. После того как алкаши из соседней деревни «перевели» весь металлолом в округе в самогон, они стали кувалдами разбивать железобетонные столбы, чтобы добыть арматуру! Этот «тяжкий» труд меня просто сразил. Я даже вспомнил стихотворение И.Франко «Каменяры». Там каменщики (революционеры) долбили огромную скалу (царизм!»):

«… лупайтэ цю скалу

………………………..

бо вам прызначено

скалу оцю разбыть!»

***

А теперь приступим к сонму людей, которые меня учили. Это, конечно, и главным образом, профессиональные учителя. И первой из них была «учительница первая моя», моя родная тётя Маруся. Я уже писал о ней в «Байках». Хоть была она маленькая и тоненькая («гарненька жiночка»), но вела большое хозяйство, очень вкусно готовила и делала заготовки. Научилась всему этому в Германии. Однажды даже переусердствовала в своих кулинарных изысках. «Я зробыла таку запiканку!». У меня заранее (в соответствии с рефлексом Павлова) выделялась слюна. Но вот и дядько Стах, грязный как кочегар (хотя уже и машинист) и ужасно злой. «Знову от бандэры нас ганялы!» Отмыв его, тётка торжественно поставила свой «пудинг» на стол. Дядя Стах, подозрительно заглянув внутрь, даже взял ложку в рот, а потом шваркнул эту кастрюльку в потолок. С потолка свисали макаронины, изредка капая жирно-сладкими каплями. Дядька сидел за столом и ел чёрный хлеб с луком и салом. Тётка, чтобы успокоить его, даже налила ему сто грамм самогона. Было видно, что он уже почти доволен. Через полчаса он уже стоял на стремянке и, поминая какую-то курву-маму, ворчал: «А шляк бы його трафть! Чоловiк прыйшов з роботы, а йому замiсть мяса дають якыйсь нiмецькый пудiнг!», охотничьим ножом соскребая с потолка подсыхающие макароны. Доволен был только огромный пёс Тамбор. Он один оценил запеканку со штукатуркой.

Кстати об оценках. Тётка моя несколько странновато оценивала познания своих «малят». Я не мог быть отличником — «щоб нэ подумалы, що за тэ, що я твоя тытя». И по какой-нибудь «калiграфii» выставляла мне «4». За четыре года я к этому привык и в дальнейшем не особенно-то и «упирался». Но дети крупного начальства (райком, исполком, судья и прокурор) имели «бонус» соответственно рангу. А «отым нэщасным гуцулятам» можно было иметь и двойки. Это относилось почти ко всем (почти) учителям.

«Училка» по тригонометрии не только преподавала «мерзкую» науку, но и внешне была похожа на покойного Ясира Арафата. А может на жабу.

Директор школы — «химик» — ходил в вышитой рубашке, недолюбливал евреев и даже «кацапов» (но молча, как бы не загреметь). Бросая цинк в аппарат Киппа (с серной кислотой), умилённо прикрывал свои поросячьи глазки и благоговейно шептал: «Вы понюхайте! Воно воняет тухлыми яйцями». Как будто «это» была его «работа».

А вот литературе меня учили две прекрасные дамы. Добродушная и симпатичная (похожая на вкусный пончик) Надежда Николаевна и стройная красавица Мирослава Iванiвна. Им бы поменяться внешним видом соответственно расхожему мнению, что «хохлушки-толстушки».

Вот они-то и пристрастили меня к чтению. И если бы я не стал геологом, я был бы лесничим, а нет — так каким-нибудь литературным критиком. На писателя не вытянул бы. Это дар от Бога. Да и писать уже нечего. Всё уже классики написали. Зарабатывал бы себе на масло и хлеб. Да ещё и с моим ехидством! Можно на любого «наехать». Даже на моих «любимых». Например, что это у Паустовского (в «Мещерской стороне»): «тяжёлым галопом проскакал кот с куканом окуней в зубах»? Мусолил бы я эту фразу пару страниц (деньги): отчего мелкие (лёгкие) окуни и что это за «галоп» у кота? А в конце поучил бы, что следовало бы написать «упираясь и злобно урча, задом наперёд по тропинке двигался соседский кот Василий, воровато оглядываясь и держа в зубах мой кукан с окунишками».

Или же Ильф и Петров. Пошто обозвали воришку Альхена (Табаков) голубым? Он что педик? А поскольку в том приюте других мужиков–то не было, он что же «пользовал» старушек или своих братьев-капустоедов?

А Набоков со своей Лолиточкой… вообще педофил!

Хотя я и не осуждаю «Камасутру» (искусство!), а лесбиянство и «мануальный секс» (онанизм) — грех «поневоле»; ну что ж такого, если под «блудливой ручонкой нет  ничего лучше»?  Да и в Библии осуждают грех «содомский». А вообще-то мне уже 73 года! Мне всё равно — что секс, что секанс, что сектант. Но помню, что какая-то из этих «штучек» чертовски приятная вещь, «шарман». Вот так бы и кормился литературой, поучая авторов.

«…нэ там сонцэ сходыть!

Та нэ так i свiтыть!

О так, кажэ, було б трэба!»

(  Т.Г. Шевченко)

Но я очень уж оторвался от «училок» (а всё литература!). Геометрия была тоже не очень-то «желанной», но оказалась весьма востребованной при подсчёте запасов полезных ископаемых. Месторождения разбиваются на геометрические фигуры. В Алжире на моём участке было месторождение белоснежного мрамора. Ещё римляне начали вывозить отсюда огромные глыбы мрамора (глубина моря 1,5 км) в Италию и делали там всяческих Венер и Аполлонов. И сейчас там арабы выпиливали глыбы, а мелочь дробили на щебень.

Геологию карьера «вела» маленькая «серенькая» востроносенькая арабка, выучившаяся в Алжире. Начальство поставило перед ней «грандиозную» задачу. «Сколько этот транспортёр насыпал щебня?» «Мышонок» становился в тупик — ведь ископаемое уже не в земле, а учили считать в пласте. В конце концов «мышонок» или «воробышек» поймал меня (я шёл маршрутом по своим колчеданным делам). «Здравствуй, товарищ!» — очень правильно и чётко произнесла она. Это, правда, всё, что она знала по-русски. Далее разговор шёл на пальцах и моём французском (я уже рассказывал шофёру анекдоты!).

Я сразу понял её беду, так как часто проходил мимо этого мраморного «террикончика». Как только я спросил её о том, учила ли она геометрию, она обиженно умолкла, а затем чирикнула: «О! Аллах! Se konen! (конус)» и попрыгала к своей куче. Я, правда, подумал: не слишком ли «раскрепостился» её ум и не станет ли она определять основание конуса по спидометру её «дми-камьйона»? (она с гордостью разъезжала на полугрузовичке). А я хоть и эксперт, ползал на карачках по кабаньим тропам в зарослях ежевики и колючих лиан. Разве мусульманин полезет в кабаньи тропки? Вот такая геометрия.

Выше я написал, что мог бы когда-то в прошлом стать литературным критиком. Поскольку я прочёл многих писателей (кстати, по-чешски «писатель» (совершенно верно иногда) называется «списователь»), у меня накопился изрядный запас слов. Почему-то преимущественно не совсем хороших. Другие отбирают из «тысяч тонн словесной руды жемчужины и самоцветы, а в моём «рудосборнике» оседают то лёгкие «плевела», то всякие «полуматерные» словечки кроме стандартного, скучноватого и уже мата. При случае, я и применяю «благозвучные» выражения национальные и научные. И по богатству речи я мог бы стать вполне «окололитературным» критиканом. А то ведь многие кроме «б..дь» ничего такого не знают. Изредка заменяют его словом «блин». А свой восторг выражают заморским «Wow!». Хотя удивляться можно по-русски. «Ни х.. себе!» или даже по-чукотски «какомей!». Да и патриотичнее как-то.

А то можно, чтобы украсить свою речь, включить нечто вполне приличное: «шляк бы тя трафыв» (пожелание инфаркта), «курва» (вообще курвос — кривой, прибор — курвиметр). «Курва твоя мама!», пердоляный в дупу — просто педик голубой. Быдло, драб, холера ясна. И множество иного подобного.

Зависимо от аудитории можно применить и «ученые слова». Например, «агностус писсформис» или «лопердиция» — зависимо от пола обзываемого. Вообще-то это безобидные названия ракушек, так что нет повода за это же получить по той же морде. Хотя не побегут же они читать энциклопедию, сначала дадут-так по морде. (Что-то часто я стал морду упоминать. Как бы не «сон в руку».)

Конечно, знаю я и много «соромiцькых» (срамных) песенок (разноязычных) и стишков.

Радио на воказле.

… Увага, увага,

На станции Катовицы

появились большевицы!

Мают два пистоля до стрилянья

И 2 гумки (резинки) до пердоляння (2 презерватива). 

Но никогда не применял я ругательства упоминанием чего-то религиозного, хотя в юности не верил ни во что. Даже во вселенский разум, абсолют, космический разум и просто в Бога! Метаморфозы, однако, тревога!

В казарме нас было как селёдки в бочке. Рота. Соответственно и «душец».  Воздух, один и тот же, проходил через чужие лёгкие и, когда я себе это представлял,  появлялись позывы к рвоте. А ещё раздражали сапоги, обёрнутые портянками (чтобы подсыхали). Но «на дворе» стоял май, окна настежь, было свежо без «амбре» и даже слышались соловьи. Не помню, что меня разбудило, не соловьи же! Был бы литературный штамп. Скорее всего, захотелось попить и пописать. Возле сонного дневального киргиза стоял бачок. Киргиз уже знал несколько русских слов и даже выучил и распевал (почти по-русски)

«Шёл я лесом, пэсню пэл,

Соловей мне на х..й сэл.

Я хатэль его поймать;

Улетел е..на мать»!

Дивно, как они запоминают эту несчастную мать, а из «Устава» ни слова. Прямо-таки как у Куприна(?): фельдфебель вдалбливал, что полковое знамя — это «священная хоругвь», а солдат только моргал, но слово «хоругвь» так и не смог вымолвить.

Словом, киргиз был, как киргиз. Но бачок, особенно солидный висячий замок на нём, имел одну историю. В оные времена «дембеля—деды» довели-таки одного «зелёного» новобранца до отмщения. Хотя и сказано «мне отмщение, и аз воздам!», солдатик засыпал в подобный бачок пригоршню пургена. Естественно, пострадали и новобранцы. Но ведь известно, что «лес рубят — щепки летят»». Ну в данном случае брызги.

С тех пор бачки стоят около дневального, да ещё и с висячими замками. Но вода в них мерзкая — кипячёная, со вкусом ржавых гвоздей. Я выпил полкружки, представляя, что это запотевший чистый стакан «Фетяски». Тогда я пил только сухое вино. Оно было во всех лавочках и недорогое. «Кислятину» мало кто пил.

Так же, как когда-то даже в сельпо были «баррикады» крабовых консервов. Брезгливыми были наши «совки».

Уже возле солдатского сортира стоял резкий запах аммиака, а внутри и слезу, как от лука, прошибало. Бывало, что и от хлорки. Зато — чистота (благо недостатка в «штрафниках» не было). Ещё на подходе к открытой двери я вспомнил одну историю из «Швейка» (Я. Гашека). Войдя в дверь, я гаркнул во всё горло: «Рота, подъём!» Но в ответ услыхал: «Не ори! Садись, придурок!». Я отклонил любезное приглашение.

В казарме был какой-то «кипеш». Сержант молча сунул мне пропуск и я, одевшись, поскакал за нашим «отцом-командиром». Изрядная скотина был этот капитан Олейников. Вечно полупьяный, ехидно-вежливый, всячески нас шпынял и унижал. Когда он увидел, что в его роте, т.е. в его подчинении солдаты с «поплавками-ромбами», окончившие университет, пришёл в счастливое состояние духа. Тут же назначил меня посыльным. Ну, как же у него «на побегушках» будет «штафирка-геолог». Да ещё и с «ромбой». Лестно!

Одного из нас, не пожалев, даже отдал своему приятелю — командиру хоз. взвода, т.е. на свинарник. Но майор-замполит, увидев, что солдат с «ромбом» убирает свинячье дерьмо, пришёл в ярость. Орал на этого жлоба-капитана так, что и мы слыхали. В этом оре можно было расслышать такие слова «капитан, никогда не будешь майором!». Но капитан это и так давно понял. Вот и злобствовал. Но ведь я иду (даже не труся) по городу Самбору за капитаном. Два подвальчика там работали круглые сутки. Естественно, что моя мечта сбылась. В одном я выпил стаканчик «Фетяски», а в другом — «Алиготе».

Капитана застал, как обычно, полупьяным. Передал, что роту подняли по тревоге. Ему следовало быть на плацу уже, где уже выстроена рота. Он велел мне идти в роту. А мог бы и подвезти на своём драндулете «Москвиче». Но я же быдло, рядовой. И ему (целый капитан!) это западло  будет. Конечно, я в точности повторил маршрут с двумя кабачками, но уже поторапливался. Вдруг роту куда-нибудь увезут! Но в части всё было спокойно. И даже солдаты ложились «досыпать». Оказывается, эта тревога была ложной. Тревогу мог объявить только сам капитан или по телефону дежурный по батальону офицер. А дневальный киргиз только повторял, что «сказали — тревога!».

И тут я вспомнил, что орал в сортире. А ведь окна казармы были открыты настежь. Киргиз отделался кучей нарядов на кухню. Чему был несказанно рад — можно втихаря нажарить себе картошку, а не нарушать Коран кашей с салом. Я тоже был доволен ночным променадом. А капитан снова получил втык. «Что за бардак у тебя в роте? Кто-то в сортире пукнул, а дневальный орёт «Тревога!»

Ну, теперь «реклама». Попейте кофейку и т.д. Отдохните от армейского юмора, т.к. дальше «ой да ты тайга моя густая». А где тайга, там естественно и медведи, и прочие ужастики, хотя ДВ (Дальний Восток) не Аляска да и не Камчатка. Здесь хозяин — тигр. Да и то его маленький братишка, которого каждый обидеть может. То медведь, то геолог «грабанёт» кедровые орешки из-под камня.