Город Зея. На прииске мы пробыли до тех пор, пока бабка-знахарка не вылечила Олега, недели две.  Затем - в Зею, где мой шеф Саша Вольский  торжественно содрал с меня солдатские погоны и я сменил солдатское «хаки» на геологическое. Внешне - то разница не большая, но суть …! Меня «произвели» в начальники поискового отряда, а Людмила, подучившись у «наставниц», стала минералогом. Определяла образцы (микроскоп, химия и т. д.), что мы ей приносили из маршрутов. Снимали квартиру у стариков, на самом берегу р. Зеи. Старики были очень колоритные. Старик – бродяга – золотоискатель, а бабка со значительной долей якутской крови.

Изрядно выпив, дед «травил» нам свои походные истории, ссылаясь на бабку: «Полечка не даст соврать!». По мере опьянения всё чаще ужасно чихал и всё чаще повторял: «Полечка, я ж тебя люблю!», на что бабка делано – сердито, скороговоркой отвечала: «молчи, старый дурак, молчи, старый дурак!». Дед меня удивил ловлей налимов (зимой).  С осени он ловил сеточкой (?) мелких (примерно 6см) рыбок – гальянов, держал их живыми до морозов, затем замораживал во льду. По мере надобности, – размораживал  и они оживали! Прекрасные живцы для рыбалки. Нередко мы встречались «за круглым столом» с сослуживцами (преимущественно Вольские и Руденко). Эти Руденко и Вольские – типичные петербуржцы, интеллекту «навалом», но почти без пижонства. Свежайшие  записи бардов, очень модных тогда (Кукин, Клячкин, Окуджава, а затем и Высоцкий).

Через полгода  дали нам жильё в геологическом бараке – маленькие кухонька и комнатка, но первое своё (все так жили, кому удалось заполучить эту «квартиру»). Устроили новоселье по всем правилам, а стены-то ещё бревенчатые, ни штукатурки, ни обоев.  Вода на кухне замерзает за ночь, печка (дрова) не прогревает. Раз в неделю залезали в колодец вырубать лёд. «Туалет» - во дворе, а мороз до 42 (примерно 2 недели за зиму). Олега, укутав, как кокон, таскали за 2 км в детсад на санках. Но даже не считали, что это экстремальные условия. Я иногда ходил  на охоту. У нас была прекрасная лайка («Дайка» её звали). Охотница чудная, увидев карабин, дрожала от радости. Однажды мы с приятелем пошли за реку на охоту (смотрите план).

Схема окрестностей Зеи

 Далеко идти не пришлось. Только перешли реку, собираясь пересечь высеченные бурьяны, чтобы подойти к тайге, как Дайка стала резво вынюхивать, рванула вперёд и тут же услышали, треск, возню и хрипы. Пока подошли, она уже расправилась, как волк, с косулей. Так что через час – два после ухода мы уже были дома и с мясом. А во второй раз - успели дойти до леса. Приятель обошёл овраг и стал в его верховье, а через часок должен был отпустить Дайку и двигать «загоном» на меня. Но уже метров через 200 моя псина опять задавила косулю. Я по уговору должен был протрубить в ствол ружья. А мороз  под 40! Возбужденный адреналином от удачи я очень красиво протрубил, но затем взвыл от боли. Губы- то от ствола «не отлепляются», как я на них ни дул. Так что подойдя к нам, приятель увидел лежащую козу и меня с уже окровавленной  мордой (отодрал – таки ствол). И он ехидно спросил: «Это ты, что ли, загрыз её?».

Но однажды и я над ним поржал. Пошли за рябчиками и заблудились. Сидим у костра и спорим, - куда же идти. Вдруг мой приятель хватает ружьё и ведёт стволами, собираясь убивать бегущего «лося». Я упал на землю, стуча ногами от  хохота. «Лось» оказался такси, несущимся по пустынной дороге к Зее.

Работали, устраивали дружеские попойки, охотились, рыбачили и зима как – то проходила. Другое дело - лето. Полевой сезон, «напряжёнка».  Таких сезонов (всё лето, с апреля – мая по октябрь-  ноябрь) я на Дальнем Востоке провёл 7, из них 3 – студентом (летняя практика), а с 1966 по 1969 (включительно), - уже геологом, круглый год.  Много чего было за это время, всего не опишешь. Да и ни к чему. Но всё же  кое - что осилю.      Весь этот «район боевых действий» находится в бассейне большой, судоходной реки Зеи (крупный приток Амура). Это – Становой хребет, отделяющий Якутию, где реки уже текут не к югу (в Тихий океан), а к северу (в Ледовитый). Отметки гор – до 2000 м (почти, как Карпаты). По долинам рек - широкие болота (мари) с кочками, чахлыми редкими (часто сухими) тонкими и высокими лиственницами. Под ногами, нередко, прекрасный ковёр из ягеля (мох -  оленья еда), на которой так приятно упасть на спину, раскинув руки. После чего остается отпечаток твоего тела - мох ломкий. Выше, по склонам, уже лес (тайга) с кустами багульника (рододендрон). Если зимой его ветку дома поставишь в воду - расцветают крупные, розовые цветы.

По весне все сопки становятся розовыми. А выше они уже ярко – зелёные. Это – кедровый стланик. Переплетение из пружинистых веток толщиной с руку. Пробираясь наверх, к вершине, часто приходится, как обезьяна, прыгать по веткам или продираться под ними. На нём длинная смолистая хвоя и чудесные шишки с орехами (осенью). Тогда всё зверьё (особенно медведи), птицы и люди, если они там есть, объедаются кедровыми орешками. Во время частых таёжных пожаров эти кусты прямо взрываются ярким, высоким факелом. В знойный день в этом стланике такой чудный смоляной дух! Особенно когда приходишь снизу, с болотных марей, где голова болит от низкорослого «чушачьего» багульника и тучи мошкары покрывают ковром энцефалитку (куртка) и «намордник» (накомарник). А в стланике гнуса уже мало.

Выше – зона курумов. Это – каменные глыбы, чаще крупные, с комнату. Они – вплотную, но разбиты глубоченными, узкими трещинами. Однажды мой радиометрист привёз из отпуска редкие тогда часы «Командирские». На перекуре, расхваливая их, кому – то протянул показать. И, увы, часы выскользнули, как живые, и юркнули в трещину (навсегда). Надо было видеть скорбную морду хозяина! Ближе к вершине глыбы становятся меньше и переходят в мелкий щебень. Вот уж где рай для потного, запыхавшегося, жаждущего геолога! «Откинув копыта» в керзачах (носки которых иногда обиты консервной банкой, чтобы дольше проносить) тяжко дыша, лежишь на поджаром брюхе, хватая зубами гроздья ягоды – «зассыхи» (шикша). Она чёрная, мелкая, безвкусная, зато сильно водянистая!

По такому щебнистому хребту, однажды, мы с Людмилой шли к базе (она мне, верхом на олене, привозила в день рыбака вяленых хариусов). К сожалению, маршруты геологов проходят чаще всего не по этим чудным местам, а в подножье гор, где густые заросли и скалы – «приманки» для моего геологического молотка.  Внизу же, в долинах, под ногами - брусника, голубика, смородина, самая вкусная и очень редкая ягода - моховка. Это янтарные гроздья круглых, полупрозрачных ягод размером с вишню. Чудо! Брусника – куртины зеленовато - красные на сосновых прогретых пригорках. А голубика – везде, её – море. К осени она «закисает», становится винной и, обжирающееся зверьё, в том числе и медведи, бродят по марям захмелевшие, мотая башкой. А глухари и рябчики от «ягодной диеты» пропитываются ягодным духом насквозь. Даже в супе мясо как бы вымоченное в специях.

В верховьях рек, где чаще всего мы и работаем, - «подножный корм»  - рябчики (реже глухари) и хариус. Поймать его - нет проблем. Вырезаешь удилище, цепляешь леску, крючок. Хлопаешь себя по спине, - сразу с десяток комаров или оводов. Насаживаешь на крючок и, чаще всего, уже с первого заброса, - хариус. Выловив из омутка 2 – 3 головы, идешь к следующему. Берёшь, сколько съешь. Крупная же рыба - ленок, таймень, водится ниже, уже в реке. Но об этом, возможно, потом.

Много раз мне приходилось видеть и слышать забавные картины любовных сцен зверья и птиц. Это – очень музыкальный, переливчатый, трубный рёв оленей – изюбрей,  страстные мычания с протяжным оханьем лосей, бормотанье тетеревов, щёлканье глухарей и пронзительно – тонкий пересвист рябчиков. А особенно, какие - то щеняще – тоскливо – зовущие крики журавлей на дальних болотах. Глухари, токуя, полностью «отдаются процессу» и даже становятся какими – то «не убойными».

Однажды я (с Люсей) расстрелял пол – патронташа, прежде чем глухарь всё же упал. А в другой раз из мелкашки наделал в нём 7 дырок, пока не попал в ногу, и он всё  же бухнулся с лесины. Сразу скажу, что стрелок – то я был неплохой, хотя и не из лучших. Заодно уж, к слову, упомню здесь о моих лучших выстрелах в тайге. По неподвижной мишени стрелять легко, а вот «влёт!». Однажды я, в голове отряда (бичи и лошади), проходил изумительную берёзовую рощу. Такие бывают где – то в Саратовщине или под Москвой, а в тайге – редкость. Толстые, прямые берёзы через 3 – 5 м, низенькая травка, грибы, ни кочки, ни ямки. Как тщательно ухоженный парк. Даже глазам больно от белизны берёз. Вдруг из - под ног вырывается вальдшнеп и стремительно уносится, мелькая между стволами. И хотя ружьё было на плече, я успел  его «выхватить», снять с предохранителя, как – то направить в сторону вальдшнепа и выстрелить. Буквально за 2 – 3 секунды! Вот реакция была, не то, что теперь, у «старой коряги!». Когда вальдшнеп упал (там поесть - то только на один голодный рот), мои бичи разинули рты: «Ну ты Василич, даёшь!». Подумали, что я всегда так стреляю.

Другой невероятный выстрел был, когда я с карабином хотел спуститься со скалистого плато на болото к солнцу, чтобы из засады «добыть мясо». Пробираясь среди огромных глыб и камней, я вышел на маленькую полянку, окружённую старыми елями, с веток которых свисали длинные бороды мха. Карабин – на плече. Но, чувствую, мне кто – то «сверлит взглядом» затылок. Очень медленно я стал наклонять карабин, затем резко повернулся, а карабин уже у плеча. И вижу, - один из замшелых серых камней почему – то взлетел, но я всё – же «достал» его влёт. А упала не какая – то невероятная птица, а кабарга. Это самый маленький олень. Весу в нём не более 6кг. Так мы (с изголодавшимся промывальщиком) за ночь эту кабаргу и слопали. Уже ледок был на ручьях, а мы завершали промывку проб на ртуть; пробивая ледок, отбирали лопатой песок и тут же промывали его в лотке. Вот оттуда – то и скрюченные полиартритом пальцы.

Ну, достаточно о природе. Теперь немного о людях. ИТР (геологи и техники), - как все обычные люди - разные. Но, мало кто в то время приезжал «за длинным рублём». Да и его, этот «рубль», к тому времени уже изрядно укоротили. Кончилось то время, когда в ресторанах сидели офицеры, геологи, шахтёры. Оклад – такой же, как, скажем, где – то в Центральных районах  и «полевые надбавки» те же  40 %  к окладу (140 – 180 р.). Но плюс ещё и «северные». На еду и напитки хватало. Остальное – «съедали» ежегодные перевозки детей в «Европу» на лето (к бабушкам), туда и обратно. Так что никаких накоплений. Только когда мы стали брать маленького Олега с собой в тайгу (что, вообще – то, запрещалось), смогли накопить на кооператив в Саратове. А разрешили только потому, что Люся в маршруты уже не ходила, а жила с Олегом в избушке, определяла минералы, которые мы ей привозили. Олега кормила молоком домашних оленей. Они у нас перевозили грузы.        

Что касается рабочих, - поинтереснее. Всех их называли «бичами», «Бич» вообще - то от английского слова «бичо», - во всём мире так называли моряка, отставшего от судна. Но у нас – то никаких моряков. Главным образом, это бывшие зэки (заключённые), которые никак не могут доехать до «родных пенатов». В основном потому, что, получив даже такую сумму, что можно объехать весь СССР несколько раз, не могли из нашей Зеи даже доехать за 120км до железнодорожной станции Тыгда. Всё тут же пропивали где – то за месяц. Беспробудная пьянка, вороватые нахлебники – «друзья», окружавшие «гуляющего» бича, как осы на огрызок сладкой груши. Через месяц, (а то и через неделю – другую иногда) бич приходил и «потупив очи долу» сдавленным голосом просил: «Василич, дай рубль на палитуру». Одного я всё – же решил сам отправить «к маме, в Россию». Деньги его забрал. Он сам упросил меня проделать это с ним, т. к. уже несколько лет он «не мог» даже отъехать от Зеи. Купил я ему новую одёжку, усадил в автобус до Тыгды и отдал изрядную сумму, заработанную тяжким рытьём канав и шурфов за всё лето. До Тыгды в этот раз он доехал, но не домой.

Некоторые из них изрядно чудили. Один бич прижал всё же деньги, доехал аж до Хабаровска. Там, приодевшись, купил портфель, изображая начальника «набрал» на вокзале пропившихся бичей, вручил им белую краску и велел им красить огромную статую Ерофея Павловича Хабарова (землепроходец – казак – атаман) на привокзальной площади. Пока местное начальство выяснило - «кто приказал?», бичи половину всё же покрасили, т. к. аванс  им «выдали». А другой таким же образом «прорыл» траншею через центральную улицу.  Мы расшифровывали слово «БИЧ»  как бесконечно испорченный человек.

Обычно летом, в тайге, я «задавал» (намечал) каждому канаву. От колышка до колышка, длинной 3 – 5м и глубиной «до скалы». Бич кипятил кружку чефира, и только затем уже, голый по пояс, начинал работать киркой и лопатой. Пока не поняли, что им и так приписываю (в разумных пределах) объём выкинутой породы, – пытались как – то сжульничать. Например, укоротили мою мерную верёвку, перевязав узлы (уже не через 1 метр, а через 80см). «Зубами выдирали свои рубли», чтобы осенью быстренько всё пропить. И всё время норовили спереть дрожжи (брали для лепёшек) и сахар, чтобы сделать брагу и надраться, а затем чай пить с ягодами и жрать пресные лепёшки.

Однажды здорово удивили меня. К концу месяца обычно мы выходили на базу, чтобы помыться в бане, «закрыть наряды» на вырытые траншеи, по рации передать результаты в Зею и пару дней отдохнуть. Брага же, как известно, набирает хмель за 6 – 7 дней. Но всё же упросили дать сахар и дрожжи. Шеф (Вольский) их выдал. Я вышел ночью из избушки, где мы с Олегом и Люсей жили. Лунища, редкий лес, Уркан (река) негромко журчит, всплёскивает рыба. Но какой - то приглушенный гомон слышен. Иду туда. Луна освещает вертолётную площадку, где деревья спилены до земли (100 х 200м). Но там суетятся какие – то тени. А это мои бичи, в семейных трусах и керзачах, сгрудившись в кружок и дымя махоркой, зачем – то пинают друг к другу молочную флягу.

- Что это вы делаете?

- А вот, Василич, до утра попинаем, - приходи, попробуешь брагу!

Стиральных машин, что бы сделать это «технически», - не было.     

Но уже стали появляться и совсем другого сорта рабочие. Бичами их уже трудно назвать. Да они, чаще, и не за деньгами, а «за туманом» приезжали. Как Высоцкий, он ведь тоже побродил в качестве маршрутного рабочего. Так, со мной ходил маршрутный рабочий, проучившийся по 1 – 2 курсу в трёх ВУЗах. Последнее время он косил морскую капусту на Соловецких островах. У костра мы с ним (ходили дней на 20 втроём) по  очереди цитировали Ильфа и Петрова, О`Генри и Гашека, если это было кстати. Были какие – то художники, писатели (чаще - графоманы). А некоторые – «тунеядцы». Это из центральных районов  их власть изгоняла на окраины СССР; тех, кто более 2х месяцев не имел постоянной работы. В том числе и «свободомыслящих» философски.  

Часто на базе оставались только Люся с Олегом, повар (выпекал хлеб нам) и радист – завхоз. И ни одного любителя охоты. Да ещё мой кот Рыжик. Этот Рыжик хоть и молоденький ещё был, но уже ловил бурундуков, воровавших крупы из нашего склада. Завхоз Миша был котиком этим недоволен т. к. раньше на несчастных «микротигров» он списывал изрядно рис, гречку и т. д. Даже собаки уходили с нами, так что Миша чувствовал себя вольготно.

И вот, вместе со свежим хлебом, к нам, «на отряды» стали приходить записки, что медведь, нажравшись мяса, уже спокойно гуляет между избушками. Мы сговорились, тихо вернулись на базу, собак закрыли в избушках, а сами (6 карабинов!) расселить на крышах в ожидании лохматого ворюги. Я не полез на крышу, - хватит и без меня, да ещё и перестреляем  (ночь) друг друга. Луна, осень, листва на земле, но тихо, - ветра нет. И вдруг – шорохи, охотники уже и приклады к плечам. Но это, под лунным светом, задрав вверх хвостик, к мясу пришёл «на кормёжку» мой Рыжик. А бурундуков он ловил чисто из спортивного интереса, он складывал их (для счёта) у порога. Охотники, хихикнув, расслабились. А зря. Мой Рыжик стал медленно, выгнув спину, отступать к «родному порогу». В прочем, без особой паники, - не впервой, видать.

И тут к мясу пришёл (появился, как тень) медведь. Он только успел потянуть к яме лапу. Раздался страшный грохот из карабинов. Каждый успел-  таки «шмальнуть» по 2 – 3 раза. Шкура медведя была потом похожа на дуршлаг, а мой кот с перепугу взлетел на самую верхушку сухой лиственницы, и там был 2 дня, пока не успокоился.

 Пополняли этот ледник мясом  мы следующим образом. С надувной лодкой в рюкзаке шли вверх по реке Уркан (километров  5 – 6), там ночью на солонце убивали лося или оленя. Затем уже с мясом спускались по реке до базы. Однажды мы с Людмилой это хотели проделать. Ночь выдалась безлунная, тёмная, стрелять нельзя, а в сумерках никто к нам не пришёл. Поэтому мы, сидя на вышке в засаде, слушали, как в 4 метрах под нами чавкает солёную грязь, издавая резкий запах хлева и навоза, видимо старый лось. Ушёл он тоже в потёмках.

Искал я цветные и редкие металлы. Нашёл немного золота; мой рабочий втихаря намыл себе пол – бутылки золотого песка, за что вполне мог на пол – жизни загреметь в лагеря (а они и были километрах в 40 от места работ). А ещё – уран и торий, но преобладал торий, а он не нужен. А вот уж ртути и мышьяка - целое месторождение («Двойное»). Отвалы канав были красно – оранжевые (минералы -  киноварь и реальгар). Работали  вдоль старого БАМа, там в войну рельсы сняли, остались насыпи и опоры мостов. Строили зеки. И вскоре такие же зеки должны были там продолжить работы.

В конце концов вся эта экзотика Людмиле надоела. Да и кооперативный дом, в который нас сумела вписать тёща, уже начали строить. К тому же надоела мне вся эта лосятина! Людмила мне  поставила ультиматум: «Или ты уезжаешь с нами (Люся и Олег) в Саратов, или остаёшься здесь один и навсегда!»

Я выбрал, очень трудно,- Саратов. Надеюсь, что Саратовский этап жизни дописать я успею, хотя мне скоро 66, и я почти развалюха. После инфаркта и инсульта вот уж 2 года «не отойду» никак. Но все равно сейчас жизнь гораздо лучше, чем при «совках» (як-то кажуть - Советах). Так что не все старичье за коммунистов.

Эти коммунисты (их пропаганда) 2 раза в жизни меня очень крупно надули. Первый, - когда я, пацан (16 лет!), по их «Комсомольской путевке» уехал строить шахту. А второй, - после Университета - «за запахом тайги» на Дальний Восток (а на самом деле – готовить геологический плацдарм для «БАМа» - Байкальско – Амурской магистрали).

У моей жены Людмилы романтический бред выветрился (увы, частично) гораздо раньше, т.к. дымящая плита, минус 10 градусов на кухне барака, и «туалет» во дворе при минус 40 градусах угнетали больше ее, чем меня. У нее «дым Отечества» - Саратов, Волга – пересилил таежные запахи.

У меня же такого единого «очага возгорания» нет, т.к. к тому времени я уже пожил в Грушеве, Лиде, Карпатах, на Донбассе. Так что этот большой «дымокур» развалился на отдельные головешки, слабодымящие.

Это почва для размышления об интернационализме, «ура – патриотах», малых народах, разнообразии нравов. Но не здесь и не сейчас. И так уж винегрет, метод Швейка.