В этом селе я родился 7 марта 1940 года, с ним многое связано, поэтому с него и начну.  Это в 120км,  от Киева, вверх по Днепру. Ржищевский район. В 7-ми  км от пристани Ходоров, в степи. У села большущий овраг (яр), расширяясь, становится заросшей долиной.  Туда нас, мальчишек, гоняли весной собирать «салату» на борщ. Там же в жесткие времена многие гнали самогон (совсем, как в Америке во времена сухого закона). Село довольно большое, думаю, что не менее 500 дворов.

Грушев на Гугл-картах:

Наша хата  -  на краю села, у дороги (шлях) на Ржищев, а до него примерно 40км. Так что уезжая, мы шли в Ходоров (8км.), где садились на забавный большой пароход «Ашхабад» (точно такой как и на Миссисипи во времена Тома Сойера). Громко шлепая спицами своих двух огромных колёс и пугая стрижей в глинистых обрывах Днепра, он часов за 6 – 8 доставлял нас до Киева.

В 200-х метрах от хаты начиналась левада, - низина с кустарником. Весной её заливали талые воды, и мой брат Эдик в старом корыте плавал там, собирая в кустах яйца диких уток. Воды там было не выше пояса, но в воронках от бомб и летом стояла вода, а по вечерам вся эта левада стонала от хора лягушек. Огород был огромный. Выращивали все, даже дед сеял пшеницу. А баба Олена – мак. Тогда не знали, что такое «наркота, дурь»  и мы боевыми наскоками воровали у бабки вкуснейший мак, который предназначался для посыпки «коржiв» (лепешек). Эти  «коржi» крошили в огромную миску, заливали молоком, все садились вокруг за стол и работали ложками. А вдоль огорода шла большая канава по которой шли заросли сливы. Основное сырьё для производства знаменитой бабиной «Слыв`янки» (самогон) . Дед с бабкой брали «верейку» (корзина на 3 ведра) и таскали эти сливы в котёл. Никаких дрожжей и сахара. Дед только, кряхтя, таскал холодную воду из «крыныцi», а бабка подогревала печку жгутами соломы.  Всю ночь журчал ручеек (со спичку) «горiлкы», а к утру на столе стояло штуки 4 четверти сизой, «горiлкы». Дед с бабкой тоже были «готовы».  За огородом колхоз тоже растил нечто полезное, - или бурякы (годились на самогон), подсолнух (тоже неплохо, на халяву пару мешков заготовить).  Сад был чудесный, - дед был специалист по прививкам. Были огромные яблони и груши. 

Но главное – орехи.   Это были 4 дерева в обхват, на которых мы, пацаны, устраивали настилы – шалаши. Несколько мешков грецких орехов продавалось, а часть бабка сушила в печи (огромная русская печь). Это была такая вкуснота! Мы все время пытались спереть их у бабки (как дед выслеживал самогон) но безуспешно. Бабка была очень бдительна. Внешне она была строгой, но часто баловала нас «горiшком» или даже шкуркой от сала.

Для того, что бы шкурка была лакомством, процесс обработки свиной туши превращался в священнодействие. Никаких паяльных ламп, боже упаси! Да их и не было тогда. Только жгуты ржаной соломы, кипяток и скобление огромным,  острым  ножом.  Затем – окатывалась эта, уже розовая, туша кипятком, укрывалась ржаной соломой и мы ложились на неё в качестве гнета. Вот тогда и получалась шкурка.

Полов в «хатi» не было, а была глиняная «долiвка», которая раз в неделю промазывалась густой рыжей глиной, а по праздникам, летом, свежескошенной травой, иногда с любистком. Запах был изумительный. Собиралось застолье, но чаще, - на улице, «пiд горiхом» и вскоре гремел такой слаженный хор! И баба Олена заводила «высокым голосом». 

Мой брат Славик.

«Якый жэ хохол нэ ефрейтор?» 1955 г

Самый большой  «гул» стоял, когда на несколько дней приезжал дядя Ваня. Гордость села – «ахвiцер – лётчык».  Пацанов нас было трое – Славик (мой брат от первого материнского брака), я и Эдик. Руководил всем, конечно, Эдик, т. к. он был столичный «хлопець, - аж  iз самого Киева»!  Не сказал бы, что  это был пай – мальчик. Но меня он опекал, как младшего. Его на лето привозили «на поправку». Затем он хотел стать геологом, но стал летчиком – испытателем. Заслужил 2 ордена Красного Знамени за спасение самолётов  (не катапультировался при аварии, а посадил) и разбился с самолётом, дослужившись до полковника в Иркутске. Я (это был уже в 1980 год) летал в Иркутск и спецрейсом  сопровождал в Киев, где он похоронен на Байковом кладбище в «аллее» летчиков.

Брат Владислав работал на шахте на Донбассе, затем, - в Грушеве, бригадиром в колхозе. Нигде (кроме школы, 7 классов и ФЗО) не учился. В селе попивал, хотя имел язву желудка, от которой и умер, довольно рано. В Грушеве – его жена Надя (жива ли?) и дети – Сергей и кто – то еще. Всё это было уже после войны.

А вот войну я, конечно, не помню. Так, какие – то эпизоды, а скорее всего это по рассказам матери. В саду стояли немецкие связисты, а я у них спёр какую – то красивую катушку. Немец сильно орал и хотел меня треснуть башкой об орех, но мать не дала. А какой – то немец постарше иногда кидал нам в окно хлеб для «Kinder». Перед приходом наших зачем – то немцы очистили от нас село и погнали нас в «Вакуацiю» (эвакуацию). Но дед с нашей телегой по пути словчили смылся в какой – то лесок . В честь этого затем, после войны, он один посадил целый лес из акаций. Его так и называют «Байдынлiс».  У деда была кличка Байда, поскольку всегда после рюмки – другой он запевал песню про казака Байду (бандит типа Степки Разина). Мы вернулись (отсидев где – то, пока наши пришли) домой. Хата целая, но деревья в саду немцы вырубили для блиндажей. Уцелели лишь орехи (толстые, трудно рубить). И я, глядя на этот погром, изрек: «Пострадалы нашi яблунi».   И в войну и после неё ели в основном гарбуз (тыква), буряк ( свекла ) и фасоль. Посему я их до сих пор не люблю, наелся.

Семейство Гордейчуков (без Любы), их второй дочки. Я и Люся – на переднем плане. Илья снимает. Выезд в Карпаты на «горнолыжку». В центре – «дядько Стах i тьотя Маруся».

После войны отец забрал нас (маму, меня и Славку) в Станислав (Ивано-Франковск). Жили там не плохо и был все - же свой огород. Из – за которого я чуть не стал заикой. Это, - как характеристика «большого ума» и воспитательных способностей матери. Она идёт впереди, и все лягушки прыгают ко мне. А я их страшно боялся (мне было 6 лет), у меня истерика, а она смеётся. Несколько дней я с испуга вообще не разговаривал и дрожал.  Потом мы переехали в Выгоду, отец запил и сбежал от нас. А мать осталась беременной (Томкой) со мной и Славиком, без работы и средств. Первое время (был там голод) продавали шмотки, что отец привез из Германии. Местные дамы иногда щеголяли в кружевных нотных рубашках, думая, что это шикарные платья. С удовольствием ели лепёшки из лебеды, а картофельные очистки – в радость. Как – то я прокрался в чулан и сгрыз треть круга «Лою» (это круг, похожий на парафин из внутреннего бараньего жира).  Опухли. Дядька Станислав помогал, чем мог. Он уже там работал на узкоколейке, а тётя Маруся вела начальные классы. В общем, порешили спасать детей. Нас расфасовали: Славика к бабке в Грушев, а меня забрал дядя Ваня в Белоруссию, где он служил заместителем начальника полка на аэродроме в городе Лида. Он был женат (тётя Клава полнейшая красотка, «училка» из Мелитополя), но детей все не было у них.

На фото моя сестра Тамара, которую я таскал на спине в детсад. Трудно поверить.

В общем, мать нас распихала тогда по «кормовым» местам, иначе бы не выжили. Это был мудрый ход, потому что в Выгоде пухли и умирали с голоду. Особенно молдаване, приехавшие, что - бы  в лесхозе заработать мешок кукурузной муки на мамалыгу. Это густая каша типа замазки. Но с молоком можно есть. Мать же там устроилась уборщицей в общежитии. В 1947 году она родила сестру Тамару. Я же спасался целый год на офицерских харчах в качестве приемного дитяти.